Николя сдавленно всхлипнул, ощутив, как усилились вибрации во всем теле, высвобождая остатки энергии из самых потаенных мест. Никогда не думал, что у него такой большой резерв. Ну когда же?! Плюнув на все, Николя снова обратился к Герде, пока еще оставалось время:

«Знаешь, я никогда не хотел, чтобы ты вернулась в мою жизнь. Не хотел, чтобы тьма, уничтожавшая все, что мне дорого, коснулась и тебя. Я надеялся, что в твоем мире не будет ни компании, ни Голубых Капюшонов, ни проклятого родового дара, что ты рано выскочишь замуж за кого-нибудь бедного, но надежного бюргера, нарожаешь детишек и проживешь тихую спокойную жизнь. Вдали от меня. Жаль, что не вышло. Наверное, нельзя вырвать человека из своей жизни, постоянно думая о нем. А я просто не мог себе запретить. Думать. Вспоминать. Представлять себя на месте того бюргера. Какова была бы жизнь, не будь у меня этого ремесла? Может, тогда мне удалось урвать хоть краюшек собственной мечты, хоть на миг насладиться тихим, безмятежным счастьем. Какая несусветная чушь, да? Нельзя стать тем, кем не являешься, как и перестать быть тем, кто ты есть.

Но несмотря на все это я был счастлив, что ты снова рядом со мной. Что я могу слышать твой нежный голос, ласковый смех, видеть твои ясные глаза, добрую улыбку, ощущать робкие прикосновения трогательно тонких пальчиков, украдкой целовать волосы, щеки и даже губы. Я даже не заметил, как ты стала солнцем моей жизни, озарила все мое существование, разогнала тьму по закоулкам и наполнила пустоту в душе собственным светом. И все же проиграла моей глупости и упрямству. Нежный цветок не может распуститься во время зимней стужи. Мороз и ветер погубят его, как только он посмеет выглянуть из сугроба, чтобы потянуться навстречу солнцу. Так и я погубил… и цветок, и само солнце.

Ненавижу Мертвого бога. Ненавижу свое ремесло. Ненавижу компанию. Ненавижу Голубых Капюшонов. Ненавижу наших дедов. И все то, что нас разделяет. А больше всего ненавижу себя, потому что не смог сказать все это, пока ты меня слушала. Ведь я никогда и никого не любил так сильно, как тебя сейчас. До дрожи в коленях. До зубовного скрежета. До рвущегося из груди бешеной птицей сердца. Не думал, что смогу чувствовать так глубоко. Как же больно! Словно отмороженную руку в кипяток засунуть. Но это единственное, о чем я не сожалею теперь. Лучше умереть в яркой вспышке, чем всю жизнь прозябать во тьме. Люблю тебя, родная. Люблю до смерти. И даже после нее».

По телу растекалась болезненная тяжесть, конечности сковывало параличом, а голова гудела и наливалась жаром. Внутри глухо ухала всепоглощающая пустота. Кажется, действительно конец. Даже сделать вдох сил не оставалось. Хотелось в последний раз взглянуть Герде в лицо, но Николя не успел. Словно хлипкий деревянный мост под ногами сломался, и он в головой ухнул в непроглядный черный омут.

В комнате царил полумрак. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь тяжелые гардины. Дышать было тяжело от стоявшей столбом пыли. За притворенной дверью раздавались приглушенные голоса. Николя не мог разобрать слова, но почему-то был уверен, что говорят о нем. О том, жизни в нем осталось всего на пару вздохов. Нужно попросить, чтобы на погребальном костре его сожгли рядом с Гердой, а руки их обвязали веревкой. Тогда на том берегу их, связанных, уже ничто разлучить не сможет. Герда. Нужно успеть заглянуть ей в лицо.

Николя с трудом заставил себя пошевелиться и только тогда понял, что ее рядом нет. Не удержал. Змейкой ускользнула сквозь пальцы. По щеке прокатилась одинокая слеза. Она словно прочистила взор, и он вдруг понял, что не знает этой комнаты. И этих голосов. Он умирает в чужом доме. Под скорбный шепот чужих людей. Впрочем, какая разница?

Неожиданно дернулась гардина. Дрогнуло стоявшее напротив окна тусклое зеркало. Николя повернул голову. На мгновение показалось, что там внутри шевельнулась едва заметная тень. Это демон? Преодолевая боль, Николя поднялся и на негнущихся ногах поковылял к зеркалу. Стер пыль рукавом, пристально вгляделся в собственное отражение и обмер. Кожа на его лице плавилась будто от пылавшего в голове пламени, покрывалась струпьями, чернела и осыпалась пепельной крошкой. А из-под нее, как из-под облезшей маски, проглядывали чужеродные, совершенно нечеловеческие черты. Галлюцинация? Сумасшествие? Одержимость? Все не то. Он знает ответ. Страх тошнотворным комком подступил к горлу и вырвался наружу иступленным воплем.

«Ну что ж, это было действительно жалкое зрелище, — прозвучал в голове насмешливый голос Мертвого бога, а потом явно издеваясь, заговорил приторно-томно:-Ах, как я ненавижу весь этот жестокий мир! Ах, как я люблю твои тоненькие пальчики, моя ненаглядная Герда! И поэтому мы умрем с тобой в один день, а все остальное пусть летит демонам под хвост. Пакость! Ты же не безусый юнец, чтобы подобную чушь нести. Даже птичий болван бы до такого не додумался!»

Николя против воли зашипел и широко распахнул глаза. Их тут же резануло сочившимся из окна светом яркого утреннего солнца. Николя снова лежал на слишком тесной для него кровати. Грудь едва ощутимо щекотало от теплого дыхания погрузившейся в спокойный сон девушки. Живая! Николя ласково провел рукой по пушистым волосам.

«Жаль, что бедняжку пришлось довести до такого состояния, чтобы ты сознался в собственных чувствах хотя бы перед собой. Ладно, с большой натяжкой и второе испытание пройдено. Живи… пока».

«Нет, погоди! — взмолился Николя. — Не надо больше испытаний. Я все понял. Ты не слышал? Я готов исполнить любую твою волю».

«Уволь меня от своих неискренних клятв и пафосных речей. На них только такой простофиля, как Ноэль, купиться может. Но я-то прекрасно знаю, какое у тебя трусливое нутро. Как только она проснется, ты сразу забудешь обо всем, что успел здесь наговорить. И ничегошеньки не изменится. Нет, полумерами ты не отделаешься. Следующее испытание будет еще сложнее, а отказаться от нее — почти невозможно. Посмотрим, насколько еще хватит твоего упрямства».

Николя с шумом выдохнул, но понял, что спорить — себе дороже. Вместо этого убрал волосы со щеки Герды и коснулся ее губами. Еще немного соленая от пота. Но бред прошел вместе с лихорадкой, а сон был глубоким и безмятежным. Все прошло, в этом никаких сомнений быть не может. Николя крепко обнял Герду за плечи. От прикосновений кожу заметно покалывало, словно девушка стремилась восполнить то, что он добровольно ей отдал. Наверное, это и удержало его на грани. Удивительно. Еще одна загадка.

«Ты ошибаешься. Я все ей расскажу», — мысленно пообещал он Мертвому богу.

— Мастер Николя! — голос Эглаборга больно царапнул привыкший к тишине слух. Охотник аккуратно переложил Герду на кровать, а сам поднялся и принялся спешно одеваться, пока из-за двери не прозвучало грозное требование целителя: — Открывайте, хватит уже безумств!

— Сейчас, — Николя с трудом узнал в надломленном каркающем голосе свой собственный. Быстро застегнул штаны и рубаху, а после бросился натягивать на Герду сорочку. Не хватало еще, чтобы домочадцы узнали, как он провел ночь. Вряд ли они поймут.

— Открывайте, не то Финист выбьет дверь! — нетерпеливо принялся угрожать Эглаборг.

Николя вскинул руку, чтобы побыстрее отодвинуть защелку с помощью телекинеза и чуть не упал. Голова кружилась, к горлу подступила дурнота, ноги почти не держали. Видимо, того, что Герда успела ему передать, было недостаточно.

Дверь отлетела в сторону, и в комнату ворвались не на шутку встревоженные Эглаборг с Финистом.

— Она жива? — несказанно удивился целитель, подойдя к кровати Герды. — Это чудо! Как вам удалось?

— Я не… — начал Охотник, но тут его словно обухом по голове огрели. Все вокруг потемнело. Лицо стремительно приближалось к полу. Но тут Николя подхватили и, сильно тряхнув, поставили обратно на ноги. Охотник с трудом поднял взгляд на Финиста, который придерживал за руку.

— Да он же абсолютно пуст! — ахнул оборотень. Целитель обернулся с нехарактерной для него стремительностью.